Том 12. Пьесы 1889-1891 - Страница 81

Критик В. О. Михневич в своей рецензии на «Иванова» писал, что эта «слабая по концепции, скудная содержанием» пьеса является «клеветой и карикатурой на современное русское общество» и имеет «гораздо более психиатрический интерес, чем драматический», что персонажи ее олицетворяют не типических представителей разных слоев общества, а «людей душевнобольных, разного рода маньяков и психопатов» («Новости и Биржевая газета», 1889, 2 февраля, № 33. Подпись: Клм. Канд.).

По мнению другого рецензента, Иванов — вовсе не ходячий тип, не «продукт общественной жизни», а продукт «личной фантазии» автора, «фальшь» и «утрировка», а вся пьеса — не очерк из действительной жизни, а «картинка нравов из захолустья психопатов» («Ум и правда». — «Гражданин», 1889, 23 февраля, № 54. Подпись: Кольцов; автор, видимо, драматург В. А. Тимашев-Беринг). Критик газеты «День» категорически не соглашался признать в Иванове типичного представителя современного поколения: «Это или выдумка автора или явление, хотя и подмеченное в жизни, но недостаточно наблюденное и не обобщенное, а потому и производящее впечатление чего-то единичного, исключительного, какими бывают редкие формы болезней, не подведенных ни под какой медицинский шаблон при классификации» («День», 1889, 6 апреля, № 306. Подпись: А-ъ).

Рецензенты высмеивали «тоску», «уныние» и «усталость» Иванова. В отзыве ростовской газеты отмечалось, что мысли и намерения автора, воплощенные в пьесе, «неправдоподобны и утрированы»: Иванов совершает «такие неблагонамеренные действия и поступки, которые возможны только у людоедов и крайне невежественных людей». Истинным героем пьесы являлся, по утверждению газеты, не Иванов, а Львов: «Симпатии к этому человеку, являющемуся светлым пятном в темном царстве изображенных людишек, возвышаются до очарования» («Донская пчела», 1889, 19 февраля, № 13, отд. Хроника).

Обозреватель тифлисской газеты Н. Я. Николадзе порицал Иванова за внутреннее бессилие и ощущение пустоты жизни и в радужных красках рисовал воображаемое «поле безграничной деятельности» — «где есть простор каждой живой натуре, каждой оригинальности, каждой мысли <…> Работай себе, черт возьми, и преуспевай в своих задачах: какого тебе еще рожна!» («Новое обозрение», 1889, 14 апреля, № 1829).

Еще более резок в оценках Иванова был одесский рецензент, который укорял его в нравственной дряблости, даже в подлости, и полагал, что автор пьесы чуть ли не намеренно делает все, «чтобы уронить своего героя в глазах читателя. Он заставляет его бесчеловечно жестоко и позорно-возмутительно обращаться с своей умирающей женой, пожертвовавшей для него всем. Наконец, убивши свою жену своим варварским и гнусным поведением, г. Иванов готов жениться на молодой и богатой девушке, бывшей причиной смерти его жены. Нужно новое, кровавое и публичное оскорбление сумасшедшего доктора чуть не в самый момент преступной женитьбы, чтобы этот негодяй, наконец, застрелился» (С. Сычевский. Литературные очерки. — «Одесский вестник», 1889, 29 апреля, № 112).

В типично разносном тоне, с прямолинейностью оценок написана также рецензия театрального критика Н. Тихонова, который утверждал, что «пиеса носит отталкивающий характер огульной клеветы на семью, людей, брак, на человеческие стремления к добру, одним словом, на все человечество, а так как пиеса написана из нашей русской жизни, то и на все русское общество». Завершая обзор пьесы Чехова, критик заключал, «что написана им не драма, сюжетом которой послужили страдания живых людей из среды русской интеллигенции, а самый грязный, самый клеветнический памфлет» («Театральная хроника». — «Вестник литературный, политический, художественный», 1889, 20 сентября, № 1432. Подпись: Kot.).

Критика либеральная и либерально-реакционная, напротив, идеализировала и даже героизировала образ Иванова, видела в нем жертву действительности или героя «малых дел».

Отзвук такого понимания пьесы содержался, например, в большой рецензии Суворина, который широко использовал в ней выдержки из письма Чехова от 30 декабря 1888 г., однако в собственных оценках, вплетенных в изложение письма, сместил акценты и преподносил читателю вывод, чуждый Чехову. По утверждению Суворина, Чехов своей пьесой «хочет сказать, что надо жить просто, как все, и вносить свои лучшие силы, лучшие намерения в развитие этой простой, обыкновенной жизни, а не тратить их на подвиги несоразмерные и без пути не стремиться зажигать моря <…> Мы легковерно беремся за непосильные задачи и слушаем с верою призыв: „Вперед, без страха и сомненья, на подвиг доблестный, друзья!“ <…> Мы воображаем, что за сильною возбуждаемостью последуют сильные результаты. И это как в личной жизни, так и в общественной. Создадим реформу и воображаем, что она сейчас же даст прекрасные результаты. Не дает она их сейчас, мы начинаем не только сомневаться в пользе реформы, но отрицаем ее вовсе» (А. Суворин. «Иванов», драма в 4 д., Антона Чехова. — «Новое время», 1889, 6 февраля, № 4649).

Рецензент «Петербургской газеты» находил, что Иванов, подобно Гамлету, «носит в груди сознание и страх своего небытия <…> В будничной обстановке, среди знакомых нам людей, в Иванова вселился дух Манфреда <…> простой Иванов носил в груди потухший вулкан, черную холодную пропасть, в которой ничто не отражается» («„Иванов“, драма г. Чехова». — «Петербургская газета», 1889, 2 февраля, № 32. Подпись: Н.). П. П. Перцов считал, что Иванов — «уставший боец», «довольно обыкновенный тип уставшего человека, уставшего не столько от своей деятельности, сколько от слишком большого несоответствия этой деятельности, да и всей своей личности, с окружающей средой». Иванов «оказался выше своей среды и неизбежно должен был вступить в неравную борьбу с ней <…> В трагедии, изображенной Чеховым, как это обыкновенно и бывает, нет виноватых, и, вместо злобы и негодования на отдельных лиц, мы негодуем на весь жизненный строй изображаемого общества, на его пустоту и пошлость…» («Вне уровня». — «Волжский вестник», 1892, 12 января, № 11. Подпись: Посторонний). В более поздней статье того же автора о пьесе говорилось, как о «трагедии, в которой все действующие лица — жертвы, но в которой нет виноватых» (П. Перцов. Изъяны творчества. — «Русское богатство», 1893, № 1, отд. II, стр. 54–55).